Белый наст и снежные равнины.
Всё болота, сопки да леса.
Край озёр, как сердца именины,
Где в озёрах плачут небеса.
Светлые карельские просторы
В летний день особо хороши –
Благодать, как Божия просфора,
Лечит боль неистовой души.
Родина. К чему уже кривляться,
Чужестранный примерять наряд?
Я хочу карелкою остаться,
Вспоминая мамин строгий взгляд.
Белый наст и снежные равнины.
Всё болота, сопки да леса.
Край озёр, как сердца именины,
А в озёрах — мамины глаза.
Память горчит полынной травой некошеной,
месяцы, дни, эпохи – жертвенным Авелем.
Время небрежно камнем под ноги брошено,
даже не камнем…
мелким, шуршащим гравием.
Крошатся судьбы скорбные хлебным мякишем,
степь ожидает яства ночной вечерии.
То ли — святое поле, а то ли – капище,
кречетом кружит в небе слепом безверие.
Слезы взойдут весною младыми травами,
горесть ошибок скроет благой надеждою
и улыбнется солнце, слегка лукавое,
Русь васильково-синяя.
Русь безбрежная.
Мне фантазией звёзд, голубые метели,
Не случившихся зим напевают мотив —
Где дожди, заменив снегопад на капели,
Передержкою света чернят позитив.
Белоснежие зим оставляю Сибири —
Беспредельные дали Алтайских степей.
Привыкаю я жить в перевёрнутом мире,
Где меж каменных стен не оставлю корней.
Ты прости, что увлёкся экзотикой «готов» —
Каменистых пещер предложив пустоту,
И поверив подделкам предложенных лотов —
Подарил площадей городских суету.
И теперь не вернуться в тот искренний вечер,
Где фантазией звёзд нас кружила метель.
Где сибирский снежок нам ложился на плечи
И под вьюгой качалась любви колыбель.
Не вернуться туда, где туман серебристый
Предрекая рассвет, оседает снежком.
Надо мной небосвод, по-осеннему мглистый,
Где зима не по-русски печалит дождём.
Лишь слегка запахнет летом,
И проклюнется листва,
Память снова, по секрету
Шепчет мамины слова:
«Видишь травку, что пылится
по обочинам дорог?
Это здешних трав царица,
И зовется – полынок.
Подержи листок в ладони,
Аромат его вдохни,
Вместе с запахом запомни
Детства солнечные дни»
Счастьем, радостью, привольем
Дышит летняя теплынь
И по-прежнему невольно
Кружит голову полынь.
Ах, полынь, трава степная!
До сих пор милей всего
Аромат родного края,
Запах детства моего.
Если нет уже веры в чудо,
Если грусть мне сестрою стала,
Возвращаюсь туда, откуда,
Как река, я беру начало.
Ветер гладит полынь с крапивой.
Руки бабушки пахнут хлебом.
Для нее я всегда красива,
Лучшей новостью пала с неба.
Будет плакать, обняв за плечи,
Что я стала совсем худая,
Что все реже бывают встречи,
Не пишу. Извини, родная.
Прислонившись спиной к голанке,
Выпью чай из душицы с мёдом.
На залавке в стеклянной банке
Вишня кислая с огорода.
В печке старенькой борщ томится.
Выйду в сени, чуть скрипнет дверца.
Чёрный пёс в конуре ютится.
Я как будто оттаю сердцем.
Ночью месяц взойдет над крышей.
Он подслушает сплетни кошек.
В тёмном подполе бродят мыши,
Роясь в ворохе хлебных крошек.
Но уж куплен билет обратно.
След во след за мной ходит тихо
И рычит, и ворчит невнятно
Одноглазое, злое Лихо.
Не бродят под седой луной
Здесь табуны коней стреноженных,
И под нависшей тишиной
Деревне снятся сны тревожные.
Стоит, задумчива, строга,
Как будто в чём-то виноватая,
И сиротливые стога
Глядятся в речку мутноватую.
Где хлебный колос млел в теплынь
За деревенскою околицей,
Седая, горькая полынь
Ветрам гудящим низко клонится.
Смирилась с тяжкою стезёй,
Лишь грезит временами лучшими.
Господней, чистою слезой
На землю пали росы жгучие.
Доколе воспевать пустые хаты,
да буйство разжиревшей лебеды?
Россия-мать, не ты ль душой богата,
не ты ли выходила из беды?
Мозолистыми пальцами крестила
поля и живность, хату и детей.
Порою крепким словом поносила
борцов безумных, призрачных идей.
Вмиг поседев, смотрела, как срывали
с твоих церквей кресты, колокола.
Но ты же не сдавалась, выживала,
в соху впрягаясь, манны не ждала.
И в лихолетье подрастали дети.
Каких поэтов за руку вела!
Так почему же поле стало степью,
А у детей другие есть дела?
Выходишь вечерами на просёлок,
а за спиной деревня без людей.
Прости, Россия! Нынче о весёлом
мне не поётся.Я не лиходей.
Вот под окошком сломлена берёза,
черёмуха засохла по весне.
Россия -мать, прости меня за слёзы,
я плачу лишь с тобой наедине.
Давай-ка, мамка, стол накрой, как прежде,
добавь душистых трав в целебный чай.
Никто, как ты, не приласкает нежно.
Я навсегда приехала — встречай!
Как сверкала сонная река,
Как манили запахи грибные!
Я хотел давно в места лесные,
Да дела держали за рукав.
Вверх тянулись люди и цветы,
В небе тучки осторожно крались.
Нам для счастья надо только малость,
Может, и исполнятся мечты.
Птицы вновь поют мне о любви,
Ветер ворошит сады и рощи,
И однажды я, усталый очень,
Брошу все, уйду на край земли!
Вздохни желанья спелых трав
и легкий ветра поцелуй.
И Пушкин был, конечно, прав,
что мы у родины в плену.
Видны созвездья тысяч глаз,
смотрящих в берега земли.
Здесь начался и твой рассказ,
о том, что передать смогли
деянья предков за века,
раскрыв всю сущность бытия.
Не высохнет детей река,
родная родина моя.
Смотрю глазами дочерей
равнины, горы и поля.
Возьму руками сыновей,
я соль твою, земля моя.
И твой прилежный ученик,
пройдет избитою тропой
в надежде отыскать родник
принять защиту и покой.
Вздохни желанья спелых трав
и легкий бриз погладь рукой.
Нас нет без этих первых глав
в дороге жизни вековой.
Ни пройти, ни проехаться мимо
Русских сёл и окрестных полей,
Где былое становится зримо,
Где былина всей жизни моей.
Я наделал немало промашек,
За причалом меняя причал,
Но такого раздолья ромашек
Никогда и нигде не встречал.
Прежних чувств и смятений осколки
Соберутся в звучащий хрусталь,
И огонь моей детской светёлки
Озарит невозвратную даль.
Люди тянутся к призрачным блёсткам.
Пусть алмазы собой хороши,
Нет на свете замены берёзкам
Для моей обожжённой души.
Разве может быть что-нибудь ближе?!
И душевные раны, как пёс,
Мне волной набежавшей залижет,
Окружённый ромашками плёс.
Через годы на сельском погосте
Встанет синим окрашенный крест.
Люди — лишь мимолётные гости
И у этих ромашковых мест.
— Мне, как с этого света посылку,
Обращаюсь к вам, дочь и сынок,
Приносите тогда на могилку
Из любимых ромашек венок.
А тоске не давайте поблажки.
Никаких чтоб заплаканных глаз!
Я всем ангелам дам по ромашке —
И хранить будут ангелы вас.
Мы с тобою из разного времени,
Только ты всё такой же — не старишься.
Ты как-будто в другом измерении,
Встречным лицам дождём улыбаешься.
Облака над рекою целуются
В небесах, как влюблённые вечером,
На до боли знакомых мне улицах
Прикоснусь я к величию вечности.
Я не балую частым вниманием,
Жаль, что редко пути наши сходятся.
Ты прости за мои оправдания,
Что свободных минут не находится.
Якоря снова к пристаням брошены,
Кружит голову счастье манящее,
Я сегодня смотрю в твоё прошлое,
Я ищу в нём себя, настоящего.
В деревушке моей, где не жил я ни дня,
Каждый вечер закат лучезарный,
И прохладу везет на небесных конях
Добрый Месяц, возница янтарный.
Деревеньку мою огибает река,
Осторожною, плавной дугою,
И цветут плакуны на ее берегах,
И кричат по ночам козодои.
В деревушке моей необъятность небес
Продолжается в утренних росах,
И парит над рекою задумчивый лес,
И скрипят на повозках колеса.
Там, по звучным, и пахнущим медом полям,
Разноцветные бродят буренки.
и все братья, конечно, Иванушки там,
А сестрицы, вестимо — Аленки.
О тебе я мечтаю, печаль не тая,
Знаю точно — не буду здесь лишним,
Появлюсь я в тебе, деревенька моя,
Жаль, не в этой, но в будущей жизни.
Угрюмый ветер
просится
в… ладонь…
Под ноги пылью
бросилась дорога,
Над серым домом — месяц молодой
Застыл,
как виноватый у порога.
За голой степью –
высохший ручей,
Овраг, что речкой деды называли.
Стерня, щетинясь, смотрит из полей
На горизонт,
размытый чёрной гарью.
А над селом —
такая тишина,
Что старый пёс
закрыл глаза от боли…
Который год,
как кончилась война,
А здесь солдат
по — прежнему
хоронят…
Владивосток, ты слышишь?
Еще с тобой мы не были знакомы
Так близко, чтобы ночи коротать
В объятьях обоюдонежных – домом
Имела наглость я тебя считать.
Да много их, таких, как я, глупышек,
Прельстившись многоцветием огней
На улицах ночных, на телевышках,
На хмурых лицах каменных вождей,
На фонарях на набережной сонной
Вспорхнуло, как щеглята из гнезда,
Сменило веру на любовь к бездонной
Купели океана. И вода
Морская в жилах кровь давно сменила.
Ты помнишь, я когда-то говорила,
Что буду воздух утренний делить
С тобой, как свежую краюху хлеба,
И буду вместе с чайками парить
Под этим безупречно синим небом?
Быть доброю приметой морякам,
Мир облететь от края и до края,
И, взмахом крыльев взрезав облака,
Вдруг закричать протяжно: «Я живая!» —
Вот все, что грезится. Без скромности и лжи.
Ведь для меня, признаюсь, равноценно:
Ловить ли мальчиков над пропастью во ржи,
Иль окуней в лагуне белопенной.
Или шататься праздно по дворам
И подворотням ветхой Миллионки,
А после — на Арбат: я знаю, там
Волынка плачет, искренно и звонко.
Ей вторят пароходные гудки,
И треплет ветер паруса «Паллады».
От ветра губы сухи и горьки,
И мы с тобой, мой город, так близки,
Как с Зевсом дочери его – наяды.
Хоть я чужая – с городом родным
Мы разошлись (он не простил измены) –
Я об одном молю – ты будь моим.
Отныне и до третьего колена.
Я буду пить твоих закатов сок
Неспешно, неотступно, безотрывно,
И каждый день твердить: «Владивосток,
Люблю тебя. И верю, что взаимно».
Это не был, как помню — «Союз»,
это было цветастое детство,
освещенное светом звезды —
о которой я мало что знал.
. Я читал на бутылке: уксУс —
и страна улыбалась: «Вовец-то. «,
а сама возводила мосты,
чтобы брода в тенях не искал.
. Медсестра забегала за мной —
рано утречком, сделать прививку.
И соседка могла — приглядеть,
не сдирая с родителей мзду.
«Бибатека алё» — мне домой —
сообщала про «новую книфку»,
и потом — как надумал взрослеть —
приглашала к большому «Костру».
Ну а повар подкладывал мне
из кастрюли сладчайших кусочков —
будто я приходил в ресторан
с виайпишным клиентским меню.
Нет. В столовку. Обычно вполне —
и в обычный из школьных денечков.
. И сомнения — но пасаран.
. И с отцом на луга семеню.
Это был мой усталый Союз,
мой Союз, беззаботное детство,
освещенное светом звезды —
о которой я мало что знал.
Я и помню, и там. остаюсь,
остаюсь — больше некуда деться:
сотрясает и рушит мосты
в настоящем чужая страна.
Дом на краю села.
В нём не погашен свет.
Бабушка умерла.
Бабушки больше нет.
Бабушка — умерла.
Вот уже сорок дней.
Знаешь, она была
Родиною моей.
«Ну, писака, пиши! Побалакать – за милую душу.
Не смотри, что седой – я здесь главный екчперт по донцам!
Дам тебе ентервью, коли схочешь ты дедушку слушать…
Токма ты не спрашай, я усё расскажу табе сам!».
Закусив козью ножку с ядрёной вонючей махоркой,
На завалинке старый казак вёл неспешный рассказ:
«А как звать табе? Игорь? Ага, значить будешь Егоркой.
И зачну я с того, как гусяток на хуторе пас.
Голытьба голытьбой… Даже лапти на пару с братухой!
Но внушала маманя всегда над похлёбкой пустой:
«Как донским казакам не жилось бы погано и тухло,
Честь и волю свою не меняли они на покой!».
Ведь казачья-то слава спокон по заслугам гремела!
Батька Дон завсегда за Рассею горою стоял!
И хренцузы по шапке от нас получали за дело,
И Михайло Кутузов за то казачков уважал!
Тумаков надавали фашистам мы, бисовым детям…
Ну а Гитлеру лично емпичмент я свой расписал!
Только, фриц под Ростовом пометил меня в сорок третьем –
Мне под рёбра, анчихрист, осколок от бомбы загнал.
А ответь-ка мне, паря, ты знаешь, что праздник в станице?
Слухай, как над казачьей землицей поёт благовест!
Хочь и справный ты хлопчик, поди ж не умеешь креститься?
От и я же гутарю – не тот нынче в людях замес.
ПокровА на Дону… А без Богу казак – сиротина.
Не без милости Бог – не без счастья казачья судьба.
И казаче у Бога любимая дюже детина –
Если в рати казак – не берёт никакая хворьба!
Ну, Егорша, бывай! Забалакался чой-то с тобою…
И запомни: опора Рассейская — Батюшка Дон!».
А над гордой и щедрой великой Донскою землёю
Разливался живительной благостью радостный звон…
Дым над домом маминого детства
Медленно струится в тишине.
Он зовет душою отогреться,
Окнами поблескивая мне.
Старый дом, почти уже забытый.
Гордый с виду, изнутри простой.
Битый снегом, ливнями умытый,
Многих принимал он на постой.
Глядя сквозь рябиновые ветки,
Ласково встречал своих гостей.
И теперь, хоть видимся мы редко,
Ждет он только радостных вестей.
Милый дом, зовущий отогреться!
Он взамен не просит ничего.
Он хранитель маминого детства
И частица сердца моего.
Вдоль обочины трассы пейзажи просты:
Вперемешку — кусты, да деревья.
А свернёшь на просёлок – четыре версты,
И наткнёшься на эту деревню.
Облупившейся краской встречает плакат,
Усмехаясь: «Вперёд, к коммунизму!»,
А за ним — исподлобья уныло глядят
Почернелые, мёртвые избы.
Подкрадётся, обнимет звенящая тишь,
Время станет смолою тягучей,
Лишь плывут над грядой провалившихся крыш
Облаков недоступные кручи…
За околицей прежде стояло гумно,
Но и место отыщешь не просто —
Заросло. И окрестные пашни давно
Затянуло еловым подростом.
На лугу, у реки подоспело косить —
Травы сочные, берег пологий…
Но ни звука, ни скрипа тележной оси,
Нынче время других технологий —
Новый люд засевает иные поля,
Что им дел до материи грубой
И того, как врастают в планету Земля
Вековые, замшелые срубы…
Мы с тобой успели
На маршрут осенний;
Лист к окну вагона
Солнечно приник,
А по рельсам звонким
Убегало время
И смеялся громко
Юный проводник.
Чай в бокале с мятой
На газете мятой,
Серая платформа,
Чистая постель;
Мы в вагоне пятом
Округляли даты —
От мгновений счастья
До больших потерь.
Бесконечность — в лицах.
Безмятежней спится,
Если к расстояньям
Как к судьбе, привык;
Спит соседка справа,
Спит сосед напротив
И под Окуджаву
Дремлет проводник.
Самый скорый встречный
Мыслям не перечит,
Разрывает темень
Радостный гудок,
И бросает осень
На промокший щебень
Отголосок света —
Золотой листок.
Нас не укачали
Старые печали,
Проводник весёлый
Прокричал «пока!»..
Снится будут долго
Станции России,
Светлая дорога,
Взгляд проводника.
Родила сыночка Мила.
То-то, славный мужичок!
Животворной, тайной силой
Бьётся в темя «родничок».
«Осторожнее с младенцем!
Да, не мните его зря!
Дайте, бабы, полотенце –
Завернуть богатыря!»
«Погляди-тко, чудо! Чудо!
Вот-те, крест. » — шетал Федот.
. Как, скажи, не верить людям,
Коль о том молва идёт.
Как по Божьему веленью,
Вместе с сыном, в тот же срок,
Косарям на удивленье
Народился родничок.
Рос мальчишка парнем славным,
Родничок к реке спешил.
. Вам сказать о самом главном
В этих строчках я решил:
«Род людской берёт начало,
Как могучая река,
С «родничков» детишек малых
И с лесного родничка. »
Я – немка, но я из России.
И край, где березовый дым
Струится над озером синим,
По праву считаю своим.
Тропинка, что с детства знакома,
В грибные поляны зовет.
Пусть кто-то отрекся от дома
И где-то богаче живет,
Наш быт называет простецким,
В пример ставит евро рублю –
Но всем своим сердцем немецким
Я русскую землю люблю.
Это счастье я пью по глоточку!
Из цикла «Бродячая душа»
Там, где звёзды лучатся игриво,
Ярким светом пронзая миры,
Бог вручил мне чудное огниво
И шепнул: «Сохрани до поры».
От судьбы никуда мне не деться:
На чужбине броди не броди –
К малой родине тянется сердце,
Словно колокол, стонет в груди.
Запрягу разудалую тройку –
Перекрестятся мать и отец.
Расцелую красавицу Ольгу
И в метель увезу под венец.
Взбудоражу сибирские веси,
Созову всех друзей и подруг –
И от радостных плясок и песен
Станет тесен заснеженный круг.
И в пылу полупьяных братаний,
В суматохе кулачных боёв
Я прочувствую горечь скитаний
И любовь – от души, до краёв.
Это счастье я пью по глоточку!
Искрой Божьей врываясь в зарю,
В каждой веточке, в каждом листочке
Я сегодня себя узнаю…
Люблю я землю Русскую
Люблю я землю Русскую,
Деревню, где я рос,
Зарницы, песни грустные,
Июльский сенокос.
С разбега в сено свежее
Зарыться с головой,
Тайгу люблю безбрежную,
Туманы с синевой.
Тропинкою заветною
Меж сосен побродить,-
Увидеть неприметное,
Ненужное забыть.
Читать стихи Есенина,
Запоем, для души.
С невестой Енисеевой
Поговорить в тиши.
Люблю порывы резкие
Ветров перед дождём,
Лицо под капли веские
Подставить, а потом
Бежать по лужам хлюпая,
Как в детстве, босиком,
Луны улыбку глупую,
Уху люблю с дымком.
И чёрную смородину
С куста горстями есть,
Люблю я свою Родину
Такой, какая есть.
Нет запятых в посланьях на заборе,
И злого умысла в словах, что говорю,
Но лица мрачные, как будто в доме горе,
И снег не ляжет снова к декабрю.
Здесь слово «было» прописалось прочно,
А место будущему ищет детвора.
Здесь никого не спросят, что он хочет,
И слышен всюду шепот — мол, пора.
И снова хочется как будто бы на волю,
Но тех, кто волен, приурочили к нулю.
И знаю я обидное до боли —
Нет Родины. Но я ее люблю.
Фортуны сумасбродной карусель
Наращивает скорость оборотов.
Порталы, русофобские досель,
Спешат вписаться в лагерь патриотов.
На Родину извергнув грязный мат,
Её поправ копытами своими,
Они её теперь «боготворят»
И русское примеривают имя.
Богатая сюрпризами страна,
Тебя и лютый враг сегодня славит!
Матёрый словоблудник сатана
Россию без вниманья не оставит.
Когда, в какой войне, в каком бою,
В каком несуществующем окопе
За Русь вы проливали кровь свою?
В Афгане? Или – в.
Родина – великая Россия,
Ты — святая и древняя Русь!
Меня мать на руках здесь носила,
И тебя потерять я боюсь!
Столько бед на тебя навалилось –
Всё снесёт терпеливый народ.
Другим странам такое не снилось,
А Россия всегда так живёт!
Шар земной тебе давит на плечи –
Как же трудно тебе устоять!
А помочь тебе, нет даже речи,
Только много претензий опять!
Сколько раз за века приходилось
Тебе волю свою защищать.
Сколько раз на краю находилась,
А потом возрождалась опять.
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Вот говорят: Россия…
Реченьки да березки…
А я твои руки вижу,
узловатые руки,
жесткие.
Руки, от стирки сморщенные,
слезами горькими смоченные,
качавшие, пеленавшие,
на победу благословлявшие.
Вижу пальцы твои сведенные,—
все заботы твои счастливые,
все труды твои обыденные,
все потери неисчислимые…
Отдохнуть бы, да нет привычки
на коленях лежать им праздно…
Я куплю тебе рукавички,
хочешь — синие, хочешь — красные?
Не говори «не надо»,—
мол, на что красота старухе?
Я на сердце согреть бы рада
натруженные твои руки.
Как спасенье свое держу их,
волнения не осиля.
Добрые твои руки,
прекрасные твои руки,
матерь моя, Россия!
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи…
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
Ну что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней
А ты все та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика.
Мы русские. Мы дети Волги.
Для нас значения полны
ее медлительные волны,
тяжелые, как валуны.
Любовь России к ней нетленна.
К ней тянутся душою всей
Кубань и Днепр, Нева и Лена,
и Ангара, и Енисей.
Люблю ее всю в пятнах света,
всю в окаймленье ивняка…
Но Волга Для России — это
гораздо больше, чем река.
А что она — рассказ не краток.
Как бы связуя времена,
она — и Разин, и Некрасов1,
и Ленин — это все она.
Я верен Волге и России —
надежде страждущей земли.
Меня в большой семье растили,
меня кормили, как могли.
В час невеселый и веселый
пусть так живу я и пою,
как будто на горе высокой
я перед Волгою стою.
Я буду драться, ошибаться,
не зная жалкого стыда.
Я буду больно ушибаться,
но не расплачусь никогда.
И жить мне молодо и звонко,
и вечно мне шуметь и цвесть,
покуда есть на свете Волга,
покуда ты, Россия, есть.
Люблю на Кремль глядеть я в час вечерний.
Он в пять лучей над миром засверкал.
Люблю я Волги вольное теченье,
Люблю сибирских рек задумчивое пенье,
Люблю, красавец мой, люблю тебя, Урал,
Я — русский человек, и русская природа
Любезна мне, и я ее пою.
Я — русский человек, сын своего народа,
Я с гордостью гляжу на Родину свою,
Она цветет, работает и строит,
В ней стали явью прежние мечты.
Россия, Русь,- могла ль ты стать такою,
Когда б советскою не стала ты?
Ты сыновей растишь — пилотов, мореходов,
У крымских скал, в полуночном краю.
Я — русский человек, сын своего народа,
Я с гордостью гляжу на Родину свою.
Мир смотрит на тебя. Ты — новых дней начало.
Ты стала маяком для честных и живых.
И это потому, что слово — русский — стало
Навеки близким слову — большевик;
Что ты ведешь дружину молодую
Республик — Октября могучих дочерей.
Я — русский человек, и счастлив потому я,
Что десять есть сестер у матери моей.
Как все они сильны, смелы и благородны!
Россия, Родина,- услышь слова мои:
Ты потому счастлива и свободна,
Что так же сестры счастливы твои;
Что Грузия в цвету, Армения богата,
Что хорошо в Баку и радостно в Крыму.
Я — русский человек, но как родного брата
Украинца пойму, узбека обниму.
Так говорит поэт, и так его устами
Великий, древний говорит народ:
Нам, русским, братья все, кто вместе с нами
Под большевистским знаменем идет.
Могильные холмы сейчас я вспоминаю.
Гляжу на мир долин, а в горле горя ком:
Здесь русский лег, Петлюру поражая,
Там украинец пал, сражаясь с Колчаком.
Поклон, богатыри! Над нами коршун кружит,
Но мы спокойно ждем. Пускай гремит гроза.
В огнях боев рождалась наша дружба,
С тобой, мой друг киргиз, с тобой, мой брат казах,
Как я люблю снега вершин Кавказа,
Шум северных дубрав, полей ферганских зной!
Родился я в Москве, но сердцем, сердцем связан
С тобою, мой Баку, Тбилиси мой родной!
Мне двадцать девять лет. Я полон воли к жизни.
Есть у меня друзья,- я в мире не один,
Я — русский человек, я — сын социализма,
Советского Союза гражданин!
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Ее равнины снеговые,
Ее цыгане кочевые,-
Ах, им ли радость не дана?
Ее порывы огневые,
Ее мечты передовые,
Ее писатели живые,
Постигшие ее до дна!
Ее разбойники святые,
Ее полеты голубые
И наше солнце и луна!
И эти земли неземные,
И эти бунты удалые,
И вся их, вся их глубина!
И соловьи ее ночные,
И ночи пламно-ледяные,
И браги древние хмельные,
И кубки, полные вина!
И тройки бешено степные,
И эти спицы расписные,
И эти сбруи золотые,
И крыльчатые пристяжные,
Их шей лебяжья крутизна!
И наши бабы избяные,
И сарафаны их цветные,
И голоса девиц грудные,
Такие русские, родные,
И молодые, как весна,
И разливные, как волна,
И песни, песни разрывные,
Какими наша грудь полна,
И вся она, и вся она —
Моя ползучая Россия,
Крылатая моя страна!
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
По длинному фронту
купе
и кают
чиновник
учтивый движется.
Сдают паспорта,
и я
сдаю
мою
пурпурную книжицу.
К одним паспортам —
улыбка у рта.
К другим —
отношение плевое.
С почтеньем
берут, например,
паспорта
с двухспальным
английским левою.
Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.
На польский —
глядят,
как в афишу коза.
На польский —
выпяливают глаза
в тугой
полицейской слоновости —
откуда, мол,
и что это за
географические новости?
И не повернув
головы кочан
и чувств
никаких
не изведав,
берут,
не моргнув,
паспорта датчан
и разных
прочих
шведов.
И вдруг,
как будто
ожогом,
рот
скривило
господину.
Это
господин чиновник
берет
мою
краснокожую паспортину.
Берет —
как бомбу,
берет —
как ежа,
как бритву
обоюдоострую,
берет,
как гремучую
в 20 жал
змею
двухметроворостую.
Моргнул
многозначаще
глаз носильщика,
хоть вещи
снесет задаром вам.
Жандарм
вопросительно
смотрит на сыщика,
сыщик
на жандарма.
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту…
Я
достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я —
гражданин
Советского Союза.
Я родился в далекой стране,
Чье приволье не знает теней…
Лишь неясную память во мне
Сохранило изгнанье о ней…
Знаю… Замок хрустальный стоял,
Золотыми зубцами горя…
И таинственный праздник сиял,
И цвела, не скудея, заря…
Помню, помню в тяжелом плену
Несказанно-ласкательный звон,
Что гудел и поил тишину,
И баюкал мой трепетный сон…
И средь шума забот и вражды,
Где я, в рабстве, служу бытию,
Лишь в мерцаньи вечерней звезды
Я утраченный свет узнаю…
Оттого я о дали родной
Так упорно взываю во мгле,—
Оттого я, в тоске неземной,
Бесприютно влачусь на земле…
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берёт ее,—
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Напрасно кровавою пеленой
Вы страну нашу мните покрыть, —
Восстанут народы живой стеной
И скажут:
«Тому не быть!»
Уже полмиллиарда новых друзей
Прислали нам свой привет,
И в старой Европе все больше людей,
Которым с каждой минутой ясней,
Откуда приходит свет.
Когда б вы знали, как спокойно
Здесь трудовая жизнь течет,
Как вдохновенно, как достойно
Страна великая живет,
Как все здесь говорит о мире,
Восходят новые леса,
Все полнозвучнее и шире
Звучат поэтов голоса,
Осуществленною мечтою
И счастьем полон каждый час,
…А вы постыдной клеветою
Себя унизите — не нас!
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ее доброты
Мыслить умом есть много охоты.
Россия мати! свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный,
Ах, как сидишь ты на троне красно!
Небо российску ты солнце ясно!
Красят иных всех златые скиптры,
И драгоценна порфира, митры;
Ты собой скипетр твой украсила,
И лицем светлым венец почтила.
О благородстве твоем высоком
Кто бы не ведал в свете широком?
Прямое сама вся благородство:
Божие ты, ей! светло изводство.
В тебе вся вера благочестивым,
К тебе примесу нет нечестивым;
В тебе не будет веры двойныя,
К тебе не смеют приступить злые.
Твои все люди суть православны
И храбростию повсюду славны;
Чада достойны таковой мати,
Везде готовы за тебя стати.
Чем ты, Россия, не изобильна?
Где ты, Россия, не была сильна?
Сокровище всех добр ты едина,
Всегда богата, славе причина.
Коль в тебе звезды все здравьем блещут!
И россияне коль громко плещут:
Виват Россия! виват драгая!
Виват надежда! виват благая.
Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно б было
Прославить всё то, что в тебе мило!
Матерям, сестрам, вдовам, подругам –
всех времен и столетий
Люблю Россию – синие озёра,
Пушистый снег зелёных тополей…
Но не хватает для души простора,
Как матерям погибших сыновей.
И вместе с вдовами я плачу и тоскую,
На панихиду в церкви подаю.
И тоненькую свечку восковую
За упокой я ставлю к алтарю.
Но никогда не буду равнодушной!
Растерзанную Родину любя,
В своей квартире, маленькой и душной,
Молюсь я Богородице, скорбя.
Люблю Россию – синие озёра,
Пушистый снег зелёных тополей…
Но не хватает для души простора,
Как матерям погибших сыновей.
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги…
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,—
Внуки, братики, сыновья!
Россия забыла напитки,
В них вечности было вино,
И в первом разобранном свитке
Восчла роковое письмо.
Ты свитку внимала немливо,
Как взрослым внимает дитя,
И подлая тайная сила
Тебе наблюдала хотя.
Россия начиналась не с меча,
Она с косы и плуга начиналась.
Не потому, что кровь не горяча,
А потому, что русского плеча
Ни разу в жизни злоба не касалась…
И стрелами звеневшие бои
Лишь прерывали труд ее всегдашний.
Недаром конь могучего Ильи
Оседлан был хозяином на пашне.
В руках, веселых только от труда,
По добродушью иногда не сразу
Возмездие вздымалось. Это да.
Но жажды крови не было ни разу.
А коли верх одерживали орды,
Прости, Россия, беды сыновей.
Когда бы не усобицы князей,
То как же ордам дали бы по мордам!
Но только подлость радовалась зря.
С богатырем недолговечны шутки:
Да, можно обмануть богатыря,
Но победить — вот это уже дудки!
Ведь это было так же бы смешно,
Как, скажем, биться с солнцем и луною.
Тому порукой — озеро Чудское,
Река Непрядва и Бородино.
И если тьмы тевтонцев иль Батыя
Нашли конец на родине моей,
То нынешняя гордая Россия
Стократ еще прекрасней и сильней!
И в схватке с самой лютою войною
Она и ад сумела превозмочь.
Тому порукой — города-герои
В огнях салюта в праздничную ночь!
И вечно тем сильна моя страна,
Что никого нигде не унижала.
Ведь доброта сильнее, чем война,
Как бескорыстье действеннее жала.
Встает заря, светла и горяча.
И будет так вовеки нерушимо.
Россия начиналась не с меча,
И потому она непобедима!
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи…
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
Ну что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней
А ты все та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика.
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат…
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей —
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час.. .
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,
Тебя люблю, тебе и верую.
Гляжу в простор твоих полей,
Ты вся — далекая и близкая.
Сродни мне посвист журавлей
И не чужда тропинка склизкая.
Цветет болотная купель,
Куга зовет к вечерне длительной,
И по кустам звенит капель
Росы холодной и целительной.
И хоть сгоняет твой туман
Поток ветров, крылато дующих,
Но вся ты — смирна и ливан
Волхвов, потайственно волхвующих.
